Волоски
Автор — я. Взято целиком и полностью из моего воображения, перенесено в текстовый файл на моём компьютере, а потом и сюда.
Речь в рассказе пойдёт о парне, страдающем от расщепления личности. Хотя, если подумать, то это не совсем расщепление личности, да и парень, уж если говорить по-честному, не очень-то от него и страдает. В общем, читайте, надеюсь, что вам понравится.Я чувствую, что теперь я не один.
Кто-то приходит ко мне ночью, ложится в мою постель, гладит меня по голове и плечам. Когда я вижу своё отражение в зеркале ванной комнаты, в стеклах окон и витрин домов, мимо которых я хожу рано утром и возвращаюсь домой, на работу и с работы, я вижу там кого-то ещё, кроме себя. Нет, это не чужие люди, не случайные прохожие, не призраки и не галлюцинации. Это что-то…
Что-то случилось с моими глазами. Если долго вглядываться в них, то начинаешь сознавать, что ими на тебя самого из зеркала смотрит кто-то другой, не ты сам. Этот кто-то подмигивает и улыбается тебе. Что-то не так и с моими руками — иногда они делают дела быстрее, чем я о них думаю, совершают движения прежде, чем я соображаю, что их нужно было бы совершить.
Мне стало слегка тесно в моём собственном теле, немного душно посреди собственного сознания. Но я вовсе не страдаю от этого — ведь до этого у меня никогда не было друзей.
Я не знаю, кто они, но иногда они приходят ко мне во сне, и я вижу их лица. Они прекрасны, совсем не такие, как у меня. Юные девушки с нежными точёными чертами лица, молодые люди со смелым и умным взглядом, ртами, которые всегда готовы оригинально и уместно пошутить или сказать тебе что-нибудь приободряющее. Я никогда не знал и не видел их — эти лица мне совершенно не знакомы. Если я знал хотя бы одного или одну из них, он или она почти наверняка или сделали бы меня объектом своих насмешек, или всегда игнорировали бы моё существование с плохо скрываемым презрением. Но они — те, кто мне снится, те, кого я чувствую, и не думают насмехаться надо мной, и смотрят мне прямо в глаза. Или в глаз — хотя во снах оба мои глаза здоровы.
В реальности это не совсем так — один мой глаз с рождения закрыт катарактой, и я могу лишь немного отличать им свет от тьмы. Кроме того, у меня врождённая «заячья губа» и расщеплённое надвое верхнее нёбо. Говорю я так, как будто бы мой рот набит целлофаном. Никто не может слушать меня и полминуты без того, чтобы впоследствии у него не появилась гримаса отвращения на лице. Мои волосы редки и растут не там, где надо — на голове белесы, тонки и редки, на подбородке и щеках — чёрные, жёсткие, как свиная щетина, и растут пучками — всё из-за некогда бурного цветения акне на моём лице в юношеский период, из-за которого я в своё время был даже вынужден лечь в дермато-венерологическую клинику и пролежать там около месяца с половиной. Из-за всего этого — вкупе с издевательствами и ненавистью одноклассников — я плохо учился в школе. Из-за катаракты, а в особенности из-за проблемы с акне, меня не взяли в армию — медицинские исследования показали, что это кожное безумие проявляет себя на нервной почве и что, если в армии это начнётся снова, то угри изуродуют меня совершенно и окончательно, до неузнаваемости, и я могу стать инвалидом или даже умереть. Из-за всего этого у меня никогда не было девушки. Из-за всего этого я никогда не смогу найти нормальную работу. Из-за этого у меня, по всей вероятности, никогда не будет семьи.
По крайней мере, нормальной семьи.
Улицы моего города полны пыли летом, грязи — весной и летом, колючего, бьющего прямо в лицо ветра со снегом — зимой. Когда-то я ненавидел всё это: город, работу, прохожих, которые идут, смотря куда-то в пустоту, коллег на работе и продавцов в магазинах, которые, разговаривая с тобой, стараются глядеть куда-то мимо тебя. Я купил наушники и слушаю радио через свой мобильный телефон. Слушаю новости, новости мира, новости страны, новости региона, новости моего города. Люди продолжают торговать, делить и завоёвывать, и убивать друг друга. Я всё больше убеждаюсь в том, что мало потерял от того, что не имею друзей среди них. Я устал, а потом и вовсе разучился их ненавидеть. Теперь я сам привык глядеть мимо них.
Одним поздним зимним вечером я возвращался с работы домой на автобусе, старом, воняющим бензином, с облезлыми стенками, грязными стёклами и с ободранным, вытертым дерматином на сиденьях ЛиАЗе. Кроме меня, в салоне находилась ещё толстая кондукторша в видавшем виды, линялом, зеленоватом, болоньевом плаще — ещё на входе я показал ей свой проездной, и теперь она дремала. Я слушал вечерний выпуск городских новостей. Взрыв бытового газа в административном здании. Это было совсем неподалёку, в паре кварталов от пути следования автобуса. Я поглядел в окно и увидел яркое пламя, пляшущее меж тёмных, со светящимися дырками окон громад домов.
Влекомый, очевидно, нездоровым приступом мизантропии, я поднялся со своего места и попросил, чтобы меня высадили. Меня высадили, и я, вытащив наушники от телефона из ушей, побрёл в сторону взрыва. Был слышен рёв пожарной сирены. Навстречу мне попадались бегущие оттуда со всех ног люди — словно бы то, что уже взорвалось, могло взорваться снова и сильнее. У одной женщины было красное и мокрое от крови лицо. Я не обращал на это никакого внимания. Я чувствовал необъяснимые радость и удовлетворение оттого, что кому-то сейчас, кроме меня, плохо, а, быть может, ещё хуже, чем мне.
Квартал, в котором находилось горящее здание, был оцеплен пожарными, полицией, газовой службой и ещё кем-то — ни цветов, ни маркировки этих машин я не узнал. Я остановился где-то в сотне метров от этого оцепления — не имело никакого смысла проверять, пустят ли они меня, и так было ясно, что не пустили бы. Кричали люди, лилась вода, жарко ухал огонь, что-то трещало. Мне было достаточно и этого, а если бы и показалось мало, думал я тогда, то обгоревшие развалины на месте этого здания я мог осмотреть и позже, в другой день. Я стоял в темноте между домами, там, где меня не мог достать свет фонарей, и меня никто не видел, и только лишь раз мимо меня пробежал кто-то, но столь быстро, что, наверное, ничего не заметил и он. Давненько я не чувствовал себя так хорошо.
Но потом произошло нечто странное — в кругу оцепления, среди отсветов пожара, появилось что-то большое, тёмное и стало метаться там, как загнанный зверь, как волк, окружённый кольцом красных флажков. Оно было такое большое, что я сначала даже не поверил своим глазам, не смог поверить, что оно живое, подумал, что это могли быть клубы гари или ещё что-нибудь в этом духе. Но потом это ударило в один из краёв оцепления, ближний ко мне, и он — а вместе с ним машины, люди, прочая техника — разлетелся в разные стороны, как будто бы фланг игрушечных солдатиков, по которым прокатился шар для боулинга.
Это нечто немедленно растворилось во тьме, но я почувствовал, что оно никуда не исчезло, а, почуяв меня — да, именно меня — что есть мочи понеслось ко мне. А мочи у него было много. Очень много. Дикий ужас немедленно перекрыл мне все вырабатывающие чувство удовольствия и торжества над чужим горем синапсы. Я истошно заорал, повернулся и сам помчался прочь оттуда, куда глаза глядят.
В любом случае, сил во мне оказалось куда меньше, чем в этом — что бы там ни говорили все эти истории, в которых люди под действием выброса адреналина в их мозг перепрыгивали высоченные заборы, в одиночку выносили рояли из своих горящих домов и переворачивали машины, случайно сбившие их детей. Я потерял сознание где-то метрах в трёхстах от этого непонятного взрыва, а очнулся только лишь у себя дома, раздетый до нижнего белья на кровати в своей занюханной однушке. На часах было около часа дня пополудни, и я опоздал на работу.
Именно в тот день я впервые почувствовал, что больше я не один. Что я больше никогда не буду один.
Я не имею никакого понятия, что это было за здание — я никогда прежде не видел его и даже не проходил мимо. Я не имею никакого понятия о том, чем занимались работавшие там люди до взрыва в нём. Быть может, это была какая-то тайная военная лаборатория, может, потаённая база, на которой изучали каких-нибудь инопланетных пришельцев, на своё горе рухнувших вместе со своими кораблями на поверхность нашей несчастной планеты. Может быть, те, чья деятельность там проходила, только делали вид, что занимались там чем-то мелко-государственным, а на самом деле вызывали — или из небытия, или с того света, или из преисподней, или из некоих чуждых, невообразимых для человеческого существа измерений — каких-нибудь стратегически важных для государства демонов. Да это и неважно — важно то, что это, если я всё правильно понимаю, теперь находится у меня, и мне оно нравится.
Сначала, конечно, это пугало. Сначала оно казалось мне чужаком, причём не таким, каким мог бы показаться для вас ваш новый сосед по общежитию или лестничной клетке — нет, это казалось мне бесшумным вором, по ночам проникающим через окно в мою квартиру, но ничего не кравшим, а просто остававшимся там на всё более и более долгое время. Это было слишком необычно, чтобы говорить об этом просто «необычно» — и поэтому это было жутко.
Я обонял запах этого чужака, и этот запах был отличен от всех известных запахов этого мира. Но потом я сам стал пахнуть так — и тогда чужаки, приходившие ко мне по ночам, глядевшие на меня моими глазами из зеркал, в которые я смотрелся, двигавшие моими руками, вкрадчивым шёпотом проговаривающие свои мысли у меня в голове, из чужаков превратились в ангелов, явившихся ко мне, дабы утешить меня, помочь мне, сделать меня сильней.
Эти чужаки стали мне моими братьями и сёстрами.
Теперь я никогда не буду один. Мы вместе смотрим фильмы и играем в игры на компьютере, вместе обсуждаем нашу дальнейшую жизнь, вместе перебираем все возможные варианты наших дальнейших поступков. Я стал больше есть, больше гулять, больше читать, больше делать. Я уволился с работы и нашёл способ зарабатывать через Интернет, и это стало приносить мне гораздо больше доходов. Я ищу, куда повыгоднее вложить деньги.
Недавнее падение, резкое падение рубля сыграло мне — нет, нам всем — на руку, скажу больше: мы предугадали его заранее, и заранее, ещё месяц тому назад, купили на две трети своих сбережений доллары как можно более дешевле, а вчера продали как можно более дороже. Теперь наших сбережений стало больше вдвое. Мы пытаемся играть на бирже. У нас выходит. Я хочу купить себе — нам! — машину и выучиться ездить на ней.
Мне — нам — никто не нужен. Моя спина и плечи проросли редкими волосинками, они длинные и жёсткие, даже жёстче, чем на подбородке. Раньше я состригал их, но теперь я этого не делаю, потому что я чувствую иногда ночью, лёжа в кровати, иногда вечером дома, иногда даже утром и днём, во время прогулок по городу и за ним, как они шевелятся, растут под моей одеждой. Мне и моим друзьям, моим братьям и сёстрам, моей семье стало слишком мало лишь одной пары рук.
Но у этого есть и свои минусы.
Кто-то стал следить за нами. Кто-то хочет отнять у меня моих друзей, моих братьев и сестёр, мою семью. Мы видим неизвестных в неброской, постоянно меняющейся одежде, в кепках с козырьком, шляпах и капюшонах, скрывающих их лица, из окон своей квартиры, видим незнакомцев, попадающихся нам теперь чересчур часто по пути наших привычных маршрутов, нам звонят с неизвестных нам телефонов и подолгу молчат в трубку, на мои — наши — аккаунты в социальных сетях пытаются добавиться в друзья какие-то подозрительные, не вызывающие доверия личности. Они не мешают нам, только вызывают чувство лёгкого подозрения. Так было, по крайней мере, пока.
Сегодняшним утром я проснулся в своей кровати оттого, что простыня моя была мокрая. Грешным делом я подумал сначала, что обделался во сне, но, проснувшись окончательно, я увидел, что простыня красная — вся — и что красна она от крови. Кровь была не моя — она принадлежала незнакомцу, лежащему рядом; он был высушен до состояния мумии и лежал рядом, скрючившись и разинув рот в предсмертном крике. Одна его половина точно так же, как и простыня, была полностью пропитана кровью и была мягкой, размокшей, как печенье, перележавшее в кружке с чаем. Меня и труп связывало множество тонких, но крепких волосяных нитей, растущих из моих плеч и спины и впившихся в тело этого несчастного в нескольких местах, точно медицинские катетеры, только работающие наоборот, не вкачивающие в тело этого незнакомца какое-нибудь жидкое лекарство, а наоборот, выкачавшие из него все соки. Когда я встал, волоски легко вышли из мёртвого тела, лежавшего рядом, и немедля сократились до вполне приемлемой длинны.
Я чувствовал себя странно сытым и довольным. Простыню я отправил в стирку, в свою недавно купленную нами новую стиральную машину, труп же скинул с кровати, отчего тот немедленно рассыпался на куски. Нужно что-то было решить и с ним — впрочем, я решил, что это подождёт. Я проверил входную дверь своей квартиры и обнаружил, что она открыта — замок не был сломан, но с ним справились при помощи какой-то хитроумной отмычки.
Я запер её, думая о том, что теперь на дверь нужно будет установить что-нибудь посложнее, а, возможно, ещё и сменить на ней все замки.
Никто не смеет покушаться на спокойствие моё и моих друзей, никто на всём белом свете.
Иногда мы гуляем по городу и его окрестностям не только днём, но и по ночам. Иногда мы возвращаемся домой столь же сытыми и довольными, какими были и сегодня утром. Если вы работаете на этих людей, что следят за нами, и знаете, как выглядит моё — наше — лицо (а запомнить его совсем не трудно), то, встретив нас какой-нибудь из ночей вашей жизни, лучше обходите нас стороной. Впрочем, если не работаете — лучше обходите тоже, потому что некоторые из моих новых друзей, некоторые из моих братьев и сестёр, некоторые из членов моей семьи слишком подозрительны и готовы среагировать прежде, чем подумают как следует.
Кстати, сухие мумии прекраснейшим образом превращаются в пыль, и потом их очень легко ссыпать в пластиковый чёрный мешок для мусора. Правда, некоторые их кости высыхают не до конца, и тогда дробить их становится немножечко труднее.
Но ничего, у меня есть столярный молоток для этой цели.
Никто не смеет покушаться на спокойствие моё и моих друзей.
Никто…
И…
Ни…
Ког…
Да…
